Мараха никогда не звали из-за подобных проблем. по правде говоря, его никто никогда не звал, и могучий жеребец приходил сам. Когда стоял и смотрел, ни в силах помочь, когда развивал бурную деятельность, бесстрастно и холодно, ни на кого не обращая внимания. В этот раз всё произошло несколько иначе, потому что об этом происшествии мало кто знал.
Ноги привели Махана в лес - это он понял по тому, каким напоенным хвоей стал воздух и как копыта стали утопать в лесной подстилке. Чтобы не переломать себе чего-нибудь, жеребец сменил размашистую рысь на спокойный шаг и пошёл дальше. Никуда особенно он не стремился, а такие прогулки давно стали в порядке вещей. Солнце припекало, блестящая от воды шкура (конь только что бултыхался в воде, радостно фыркая и похрюкивая) ловила его весёлые лучи, птицы заливались радостными песнями, и ничто не предвещало беды.
Знайте, детишки. Если автор вас уверяет в том, что ничто не предвещало беду, то эта самая беда не за горами.
Запах болезни ударил в ноздри резко и зловонно, и Марах от неожиданности попятился, угодив ногой в лисью нору. Возмущённо затяфкала на него рыжая лиса, заскулили где-то под брюхом лисята, но жеребец уже понял, что приятная прогулку обернулась очередным приключением и поспешил на запах.
Этот запах не вился аккуратно между деревьями, не путался в кронах, а тяжёлой пеленой лился, перетекал по земле, как болотный туман, наполненный зловонием. Жеребец бежал и в этот миг он не осознавал, почему он это делает. Так уж получилось, что вместе с глазами из него исчезла вся чопорность, всё тщеславие и гордыня, но остались гордость, благонравие и ласковость по отношению ко всем младшим, сирым и убогим - ласковость на грани жалости.
В конце концов, Марах обогнул замшелый валун и остановился, задрав до давней привычке хвост. Будь он зрячим, то увидел бы маленького тёмного жеребёнка, длинноногого и несуразного, с золотым шипиком на лбу, обещающим стать настоящим рогом. А рядом лежала кобыла.

И запах этот - запах болезни и немощи, исходил именно от кобылы, но марах уже чувствовал почти физически, как рвутся тончайшие белёсые нити, как сотней голосов завывает хор теней в её угасающем разуме. Кому, как не целителю, было знать, что даже после того, как остановилось дыхание, разум продолжает жить, и жизнь эта всё больше и больше становится похожа на существование бестелесых духов, а потом и вовсе переносится на Зелёные луга.
Потому жеребец даже не пытался помочь ей - всё равно, она мертва, её не вернуть с Зелёных лугов, куда она уже наверняка шла по легчайшему облачному мосту. А рядом стояла захлёбывающаяся от слёз кобылка, сущий жеребёнок, но Марах только ощущал присутствие рядом с собой. присутствие чего-то маленького, нежного и нуждающегося в защите.
- Тебе не кажется, что сейчас не самое время для новых знакомств? - раздражённо спросил он, ложась на колени рядом с трупом. - Как она болела? Были ли судороги, температура, кашель, затруднённое дыхание?
То, что он собирался сделать, не нравилось, как правило, ни родственникам и друзьям умершего, ни ему самому, но долг есть долг. Если гадость заразная или хотя бы просто не известная ранее, то надо принять меры. Но если он и вправду хочет что-то узнать наверняка, то надо подождать утра, а ещё лучше - полудня, когда рог становится своеобразным проводником в чужую душу. а теперь приходится ждать и ждать, ночь, как-никак, а время уходит.
"Когда она умерла?" - спросил себя Марах и потянул носом воздух. - "Час... нет, меньше... да вот-вот умерла, да. Теперь понятно, почему малыша не съели. Труп - необыкновенно лакомый кусок для падальщиков".
- Когда она умерла? - задал он вопрос жеребёнку; лежал он так, чтобы костяной рог касался её груди.

Рог касался груди умершей, но Марах и не пытался её спасти. Видано ли, с того света душу тащить. Вместо этого он лучше попытается не только установить причину болезни, но и её разновидность, которых, к сожалению, было достаточно много, и точный анализ не представлялся возможным. Перво-наперво следовало изучить остаточный след болезни - те самые нити, которые опутывают заражённого и постепенно, час за часом, выпивают из него жизнь.
Мне кажется она не заразная так как я бы заразилась!
"Наивный ребёнок", - грустно подумал единорог. - "Зараза может не проявлять себя годами."
- Иногда лучше обходиться не именами...
Жеребец закрыл глаза и прижал уши, отгораживаясь от внешнего мира и причитаний жеребёнка. С ней он разберётся потом, и потом и сравнить её наблюдения болезни с фактами, открытыми жеребцом, а пока стоило поближе познакомиться с объектом исследований. Марах представил, как в его душе, похожей сейчас на бескрайний луг с ярким-ярким солнцем и сочными красками, открывается прозрачная дверь, а за ней появляется сплетённый из трав мостик. Точнее, на три четверти он состоял из трав, а самый его край на другом берегу, принадлежавшем умершей, был соткан из волокон древесной коры. Если Марах не успеет вернуться до того, как из тела уйдёт последняя искра жизни, то разум жеребца останется заперт в этом трупе, а его настоящее тело погрузится в непробудный сон.
Жеребец, зрячий в этом своём мирке, перебежал мост и быстро, так быстро, как только мог, помчался по холмистой долине, ставшей прибежищем для одиноких деревьев - то был мир умершей. Деревья скрючились и высохли, трава от прикосновения оседала легчайшей пепельной пылью, но Махан всё летел и летел вперёд, не разбирая дороги и проскакивая сквозь деревья, которые тоже превращались в прах. Несколько раз он натыкался на почти высохшие озёрца - глаза души, как называл их жеребец. У живого существа в таком озере можно увидеть всех тех, кого оно любит, но эти воды давно высохли, только на самом дне осталась кристальная жидкость. Марах, не останавливаясь, бросил взгляд вниз и увидел отражений тёмно-гнедого нескладного жеребёнка с крошечным золотым рогом. Остальные озёра были пусты, и Марах лишь сильнее сжал зубы, чтобы не закричать в бессильной ярости.
Последними глаза души закрываются для тех, кого умерший любил больше всего на свете.
Нити на трупе этой кобылы были похожи на белёсую, такую тонкую и беззащитную, на первый взгляд, грибницу, но едва Марах приблизился к ней, как нити зашевелились и как бы невзначай вытянулись в его сторону. Жеребец, не успев остановиться, одним высоким, с запасом, прыжком, перемахнул через тело и оглянулся. От кобылы не осталось больше ничего, и если бы Марах попал сюда, не зная об умершей ровным счётом ничего, он бы затруднился определить пол этого скелета. да какого там скелета! кости и то пузырились и растворялись на глазах, истерзанные грибницей. Жеребцу показалось, что на него взглянули чужие, злобные, алчные глаза, и нити, чувствуя, что жертва их себя исчерпала, уже наглее потянулись к жеребцу.
Марах обежал её и пустился обратно.
"Увидел, посмотрел", - задумчиво смаковал он про себя всё увиденное. - "Незнакомая вещь и, возможно, не заразная. Но жеребёнка проверить надо".
Едва его копыто коснулось мостика, как с жутким треском начали разворачиваться волокна коры, и мост потянуло назад. Мараха швырнуло на край и едва не свалило вниз, в угасающий разум трупа, но жеребец подтянулся  и успел выйти до того, как закрылся портал.
Жеребец всхрапнул и раскрыл глаза. Нет ни грибницы, ни серого пепла, но и зрения тоже нет. Коню пришлось приложить немало усилий, чтобы вновь начать ориентироваться по слуху и нюху, и, как только он убедился в том, что жеребёнок рядом, произнёс:
- Тебе, малыш, здесь нельзя находиться. Опасно. Если хочешь, я могу сопроводить тебя до наших земель.

Марах ничего не чувствовал, да и почувствовать не мог: он не был шаманом, и силы природы не были ему подвластны. Потому он не сразу понял, с чего бы это так сразу, едва потеряв любимую мать, жеребёнок помчался в неизвестном направлении со словами о том, что "его куда-то тянет".
"Контуженная что ли?", - с неудовольствием подумал Марах, поднимаясь с земли. - "Взяла и убежала".
Первым побуждение ствло желание оставить своенравную, странноватую Осень на произвол судьбы, но едва эта мысль во всей своей утопичности начала прокручиваться перед внутренним взором жеребца, как ворвалось воспоминание, более чем реальное и ощутимое. Случилось это достаточно давно, чтобы забыть, какого цвета трава по весне растёт, но конь помнил всё в красках и деталях: как жилистые грифоны стаей налетают на радостную семейку, как хватают маленького, с чёрными носочками на ногах, жеребёнка, как... а вот воспоминание о том, что Марах увидел в гнездовье, лучше не смаковать.
- Меня тянет такая же сила, когда я хочу в туалет, - пробурчал он, поднимаясь в галоп.
За жеребёнком следовало проследить не сколько из соображений безопасности, сколько из-за той самой травмы, которая сделала Мараха таким терпеливым и любящим малышей.

Марах неторопливо шёл рысью за жеребёнком. Нагонять её не было смысла, поскольку могучий жеребец из-за слепоты рисковал задавить Осень, да и наступать на... пятки не особо хотелось, вот жеребец и шёл на некотором отдалении, шаг за шагом отставая от легконогого жеребёнка. Он не боялся, что что-то может пойти не так и её загрызёт дикий зверь, нет; Марах прекрасно слышал всё, что творилось вокруг, и из полотна запахов безошибочно вычленял интересующий его. Запахи хищников были, имелся даже запах недавно убитого животного, но всё было в порядке.
- Не несись там, - крикнул он вдогонку Осени, когда понял, что убежала она слишком далеко. - Меня подожди, остановись!
Она и остановилась, но Марах сомневался, что по его просьбе. Жеребёнок опустил голову и, как показалось бы жеребцу, будь он зряч, покачнулась, точно собиралась упасть на колени. И всё. Ни тебе каких-никаких объяснений, но ответа, ни хотя бы признаков жизни. Жеребец, удивлённый наступившей тишиной, осторожно приблизился к Осени и тут ощутил, что в ней есть нечто или некто. Когда-то давно единорог из чистого интереса залез в душу пегаса, который мог читать мысли - впрочем, всего-то через год он встретит крайне похожую на него персону - и устрашился, потому что он сумел вместить в себя не только внутреннее состояние владельца, но и частицу души того, чьи мысли он читал. Глупо звучит, но Марах не собирался сейчас вдаваться в подробности воспоминаний, а вот сейчас он, кажется, понял, как устроен внутренний мир тех, кто не только мысленно разговаривает с себеподобными, но и приказывает огню, воздуху, зверям, птицам, облакам, травам, камню или почве.
Он вздрогнул, когда услышал её голос: Вы даже не представляете с кем я сейчас разговаривала.
- И с кем же, позволь спросить?

Марах копнул землю копытом. Когда-то давно, в пору его бурной молодости, за ним наблюдал жеребец. Сухой, тощий, с бугорками на плечах вместо крыльев, он всегда появлялся там, куда намеревались пойти единорог и его компания. Не всегда, конечно, он преследовал молодёжь, но наблюдал за её выхоками с нескрываемым презрением, и вскоре жеребец начал замечать. что стоит этому невзрачному коньку появиться на горизонте, как все окрестные мухи, комары, клопы, клещи и прочие малоприятные букашки упорно лезут на веселящихся лошадей.
"Древняя энергетика земли сильна везде", - подумал он, повернув голову на звук голоса жеребёнка. - "Несомненно, на этом острове случаются чудеса, которых нельзя объяснить".
...только потом Махан узнал, что звали этого странного типа не менее странным, гортанным именем, и был он ни кем иным как шаманом. Разговаривал с насекомыми, но, в отличие от своего брата, который общался с бабочками и жуками, на долю этого странного типа выпали комары да мухи. И они же потом неудачника и сожрали - тот слишком о многом их просил и начал напитывать своей злобой и презрением.
"Земля могла ощутить её горе, или же под образ матери-земли замаскировались другие силы", - размышлял, между тем, Махан, помахивая хвостом. - "Например? Например остатки той заразы, которая убила её мать".
Конь хотел бы сейчас открыть обожжённые, заросшие розовой кожей глаза, чтобы посмотреть на Осень, но, конечно же, не мог. пришлось ему довольствоваться раздумьями и домыслами, многие из которых нельзя высказать вслух.
- Скажи мне, малыш, - начал он и понял, каким тяжёлым стал вдруг язык. - У тебя есть отец? Братья или сёстры? Быть может, дальние родственники остались? Нельзя тебе здесь находиться, малыш.
Сказал и подумал, что с его стороны это было по меньшей мере невежливо. Маленький жеребёнок впервые разговаривал не только с видимым и слышимым животным, но с некой субстанцией, а он, старый пень...
- И ещё, - заставил он себя продолжить. - Не надо тревожить землю без лишней на то надобности. Если ты и правда её слышишь, то...
Он задумался. Очень некрасиво просить кого-то доказать свои способности и право зваться шаманом - у каждого, как ни крути, свои тараканы в голове, но Марах при своей-то связи с энергиями вполне смог бы объяснить Осени, что можно, а что нельзя делать и почему. А то пропадёт малышка, пожрёт её жадная и охочая до трупов земля.
- Спроси у земли, на что бы похожа болезнь твоей матери.
"Грибница", - устало подумал жеребец. - "Многие единороги видят грибницу, другие - липкое марево, но почти все их видения в чём-то совпадают".

Марах в задумчивости слушал жеребёнка, и особенно его поразило, с какой аверенностью она произнесла достаточно сложное слово - анкронус. Жеребец не мог бы сказать, правильно Осень определила это заболевание или нет, поскольку сам единорог отличал одну болезнь от другой по тем самым внутренним проявлениям, похожим на грибницы и недоступным тем, кто не способен залезать в чужую душу. Но симптомы говорили о заболеваниях той глубочайшей и широчайшей группы, которые затрагивают не только здоровье, но даже сам мозг.
Здраво рассудив, что коварные микробусы не могут вылезать из ушей, Марах кивнул. Сомнения не спешили рассеиваться - мало ли откуда детёныш мог узнать такое сложное даже для взрослого слово? А хотя... ей незачем врать, пребывая в таком состоянии.
"Умерли все, значит", - подумал Марах. - "Одиночкам здесь не место. Сожрут и не подавятся".
Жеребец не видел, что Осень легла подле него, сморенная усталостью, не мог он и знать. как она намаялась за последний день. Он просто сказал:
- И всё-таки нельзя тебе одной оставаться. Идём.